Книги 1—25 из 4177. 
 
   
  
 
 2383185336577590512409788771387715880022223131606142302938781588027220028878168781871082223846235853162291236456186909148206156205209560 | Жанры Все для учащихся — рефераты, дипломы, справочники |
15 мемуаров, от которых невозможно оторваться
1. «Из Африки», Карен Бликсен
В 1913 году нынешняя территория Кении была британской колонией и называлась Британской Восточной Африкой. Карен Бликсен переехала туда к мужу, кофейному магнату, который после Первой мировой войны стал ещё богаче. Жизнь на загадочном континенте казалась сказкой, пока розовые очки не спали с глаз писательницы.
Из-за постоянных измен мужа семья распалась, а Карен пришлось быстро учиться управлять кофейной фермой, находить общий язык с аборигенами и бороться с прихотями непростого климата. Одноимённая экранизация мемуаров с Мэрил Стрип в главной роли получила семь статуэток «Оскар» и три «Золотых глобуса».
Купить
2. «Пианист», Владислав Шпильман
Польский пианист, радиоведущий и композитор Владислав Шпильман выпустил книгу сразу после окончания Второй мировой войны. В ней он максимально честно и подробно рассказал о немецкой оккупации, потере семьи, жизни в гетто и побеге из него. Два года ему пришлось скитаться по заброшенным зданиям, скрываться от нацистов и выживать всеми возможными способами. Кроме этого, Шпильман участвовал в сопротивлении и пытался изгнать врага из родной страны.
Незадолго до его смерти вышло расширенное издание мемуаров. В него вошли выдержки из дневника немецкого солдата Вильма Хозенфельда, который помог Шпильману выжить в конце войны. Книга была переведена более чем на 30 языков. История жизни выдающегося пианиста также стала известной благодаря оскароносному фильму Романа Полански.
Купить
3. «Крутой маршрут. Хроника времён культа личности», Евгения Гинзбург
В 1937 году журналистку и писательницу Евгению Гинзбург обвинили в террористической деятельности и приговорили к десятилетнему заключению. После этого она ещё восемь лет пробыла в ссылке в Магадане, пока её не реабилитировали. Ужасы репрессий и тюремной жизни она описала в автобиографии, которую на родине автора отказывались издавать до 1988 года.
Автобиография Гинзбург — это история о пытках, голоде и несправедливости сталинского режима. В книге она жёстко и без прикрас говорит о беспомощности людей перед лицом огромной системной машины, сметающей всё на своём пути.
Купить
4. «Автобиография», Агата Кристи
Мемуары королевы детективных романов сильно отличаются от того, что можно прочесть о её жизни в книгах биографов. То, чему они посвящали многие страницы, у Агаты уместилось в несколько строк. А те моменты, которым они не уделяли особого внимания, в её версии получили целые главы. Она писала о том, чтобы было важно именно для неё.
Писательница почти проигнорировала работу, рассказывая совсем о другом. На её долю выпало две мировые войны, измена любимого мужчины, тяжёлый развод и болезни. Но с какими бы трудностями она ни сталкивалась, Кристи находила силы, чтобы встать и продолжать жить.
Купить
5. «Прерванная жизнь», Сюзанна Кейсен
В конце 60-х, когда Сюзанне было 18 лет, она попала в психиатрическую больницу с диагнозом «пограничное расстройство личности» после попытки самоубийства. Вместо нескольких недель она провела там полтора года. Всё, что девушка знала о мире и себе, перевернулось для неё с ног на голову.
Заточённая в четырёх стенах, она знакомится с пациентами и учится выживать в учреждении. Пребывание в больнице заставляет её поставить под сомнение само понятие «психическое здоровье». Кроме того, Сюзанна убеждается в том, что врачи мало представляют себе природу заболеваний и то, как их лечить. Мемуары вышли тогда, когда ещё было не принято публично обсуждать подобные темы, и смелость автора заслужила признание во всём мире.
Купить
6. «Прах Анджелы», Фрэнк Маккорт
В начале XX века США накрыла волна массовой эмиграции из Ирландии. Люди пересекали океан в поисках лучшей жизни, оставляя дома и семьи. Многим удалось осуществить американскую мечту. Но семье Маккорт повезло меньше. Безрезультатные попытки влиться в новое общество и найти свой уголок привели их обратно в Ирландию.
Однако и тут их ждали сложности. Повальная безработица, пьянство отца и нищета заставили маленького Фрэнка быстро повзрослеть. Ему пришлось взять на себя груз ответственности и заботы о семье, хотя он был ещё ребёнком. Честный рассказ о своей жизни и борьбе за неё принёс автору Пулитцеровскую премию в 1997 году.
Купить
7. «Величайший урок жизни, или Вторники с Морри», Митч Элбом
Когда Митч Элбом был студентом, его путь не пересекался с профессором социологии Морри Шварцем, который преподавал в его же колледже. Но уже журналистом он узнал, что Шварц страдает от тяжёлой неизлечимой болезни, медленно ведущей к параличу.
Элбом навестил профессора и проникся его историей. Их встречи стали регулярными. Каждый вторник Митч приезжал к Морри. Они вели душевные беседы о жизни и смерти, о любви и семье, о том, как важно в любых отношениях отдавать, а не только брать. Журналист отразил в своих записях мысли человека, который находился на смертном одре, и то, как эти встречи повлияли на него самого. Его воспоминания стали одной из самых читаемых книг в жанре мемуаров.
8. «Тостуемый пьёт до дна», Георгий Данелия
Георгий Данелия — один из самых известных и любимых отечественный режиссёров и сценаристов. Он создавал картины, которые сразу же после выхода попадали в категорию классики: «Джентльмены удачи», «Я шагаю по Москве», «Мимино», «Кин-дза-дза!».
В автобиографии он предстаёт ещё и талантливым рассказчиком, от историй которого невозможно оторваться. Это сборник местами смешных, поучительных приключений и происшествий. В книге, конечно же, много о кино, но ещё больше о людях, жизни, философии и любви. Рассказы проиллюстрированы архивными фотографиями и рисунками.
Купить
9. «Замок из стекла», Джаннетт Уоллс
Семья Джаннет считалась необычной. У них не было дома, и они перемещались по стране на старом автомобиле. Родители слишком ценили свободу и не доверяли капиталистическому укладу, чтобы иметь постоянную работу. Четверо детей, хоть и росли в любви, часто оказывались предоставлены сами себе. Они не знали, что будет вечером на ужин и будет ли он вообще.
Автор долго не хотела рассказывать о своём странном детстве, но решилась на это для того, чтобы избавиться от демонов прошлого и принять себя. Мемуары сделали её одной из самых известных журналисток США и подняли целую волну вопросов о том, каким должно быть правильное воспитание детей.
Купить
10. «Весёлый дом. Семейная трагикомедия», Элисон Бекдел
Элисон Бекдел — художница, специализирующаяся на комиксах. Поэтому нет ничего удивительного в том, что автобиографию она выпустила именно в формате графического романа. В нём говорится о детстве и уделяется много внимания отношениям с родителями.
Огромным потрясениям для девушки стало самоубийство отца, который, как оказалось, не до конца был честен со своей семьёй и не смог им открыться. Другой важной темой стала сексуальная ориентация Элисон и то, как она свыкалась с собственным телом. Структура комикса похожа на лабиринт. Автор часто возвращается к упомянутым ранее темам, добавляет туда новую информацию и освещает с нового ракурса.
Купить
11. «Просто дети», Патти Смит
История Патти Смит — это отражение целой эпохи. Она описала в книге лишь небольшую часть своей жизни, конец 60-х — начало 70-х годов прошлого столетия. Но за это время в мире произошли невероятные по своему масштабу события: высадка на Луну, расцвет хиппи, фестиваль Вудсток.
Молодость Патти проходила именно в этот период. Она сочиняла песни, стояла у истоков панк-рока и общалась с Джеком Керуаком, Энди Уорхолом и Джимми Хендриксом. Но все эти великие личности не занимали её, потому что певица была влюблена. Она писала книгу об отношениях с фотографом Робертом Мэпплторпом, а получился исторический экскурс в жизнь поколения.
Купить
12. «Моя краткая история», Стивен Хокинг
Через четверть века после того, как профессор Хокинг кратко объяснил миру историю времени, он решил так же сжато рассказать о себе. Годами его осаждали журналисты и биографы, желающие раскрыть тайны учёного, и наконец-то он сдался. Мемуары, вышедшие в 2013 году, следуют за героем с самого раннего детства. Он рассказывает о воспитании, отношениях в семье и образовании.
Огромная часть книги посвящена науке. Тем не менее профессор так же откровенно отвечает на вопросы о личной жизни и болезни, которая полностью изменила для него мир, но не заставила сдаться или отказаться от любимой работы.
Купить
13. «Я — Малала. Уникальная история мужества, которая потрясла мир», Кристина Лэмб, Малала Юсуфзай
Малала Юсуфзай — самая молодая обладательница Нобелевской премии мира в истории. Она жила под гнётом исламистской организации и боролась за право пакистанских девочек получать образование. Блог Малалы показался талибам настолько влиятельным и опасным, что они организовали нападение на неё, когда ей было всего 15 лет.
Её храбрость и вера в справедливость сделали девушку международным символом борьбы за равноправие и свободу. Вместе с журналисткой Кристиной Лэмб Малала поведала миру свою историю начиная с относительно спокойного детства, которое было прервано захватом власти исламистами и сменой режима.
Купить
14. «Продавец обуви», Фил Найт
Основатель спортивного гиганта Nike, один из самых богатых людей планеты и филантроп, жертвующий миллионы долларов университетам, Фил Найт написал историю своей жизни в 2016 году. Его мемуары сразу попали в бестселлеры о бизнесе, потому что он честно рассказал о своём тернистом пути к успеху.
Всё началось с поездки в Японию, где ему приглянулся местный бренд кроссовок. Вдохновлённый идеей импортировать обувь в США, он вернулся домой и связался со своим бухгалтером. Так зародилась фирма и появилась самая известная в мире «галочка».
Купить
15. «Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду», Мэри Карр
Клубом лжецов отец Мэри и его друзья называли вечера, когда они садились после работы в круг, пили пиво и травили байки. Мэри была единственной девочкой, которой позволяли присутствовать на этих мужских собраниях.
В своей дебютной работе Карр смело рассказывает о непростом детстве. В заброшенном уголке Техаса, где она жила, ей пришлось столкнуться с алкоголизмом, последствиями психического нездоровья и насилием. Не зная другой жизни, она всё же не хотела оставаться в этой дыре и карабкалась на свободу всеми силами.
Купить
Читайте также 📔✍️📚
Книги мемуары | Лабиринт
Редакция Лабиринта советует
Из неопубликованного: Ахмадулина в стихах, прозе и дневниках
Категорически рекомендую. Дмитрий Goblin Пучков
Книга воспоминаний о необыкновенном отце, Корнее Чуковском
Мемуары Казановы в идеальном издании с иллюстрациями
Гертруда Стайн без запятых. Жизнь накануне Второй Мировой
Биографии, мемуары
Биографии и мемуары дают возможность читателю окунуться в жизнь другого человека, оценить происходящие вокруг события его глазами (или с помощью его современников) и проникнуться жизнью гения. Мемуарная литература, мемуары (от фр. mémoires — воспоминания) — записки современников, повествующие о событиях, в которых автор записок принимал участие или которые известны ему от очевидцев, и о людях, с которыми автор был знаком. Важная особенность мемуаров заключается в претензии на достоверность воссоздаваемого прошлого и, соответственно, на документальный характер текста, хотя в действительности не все мемуары являются правдивыми и точными.
Многие мемуары написаны лицами, игравшими видную роль в истории (Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Екатерина II). Они могут охватывать значительный период времени, иногда всю жизнь автора, соединяя важные события с мелкими подробностями повседневной жизни. В этом отношении мемуары служат историческим источником первостепенной важности. На данном ресурсе Вы сможете найти книгу и прослушать ее онлайн бесплатно это шедевр мемуаров — «Мемуары гейши» — роман американского автора Артура Голдена, опубликованный в 1997 году. В романе от первого лица рассказывается вымышленная история о гейше, работающей в Киото, Япония, до и после Второй мировой войны. Роман знакомит читателя с многими японскими традициями и с культурой гейш.
Принс. The Beautiful Ones. Оборвавшаяся автобиография легенды поп-музыки — Принс
00
Принс. The Beautiful Ones. Оборвавшаяся автобиография легенды поп-музыки — Принс
- Автор: Принс
- Жанр: Биографии, мемуары
У него были грандиозные планы на свою автобиографию. И всего лишь несколько месяцев на оставшуюся жизнь.Это первая и, к сожалению, неоконченная книга мемуаров Принса. Певец начал работать над ней слишком поздно, буквально за несколько месяцев до…
Чингисхан. Властелин мира — Гарольд Лэмб
10
Чингисхан. Властелин мира — Гарольд Лэмб
Оригинальное беллетризованное жизнеописание Чингисхана — кочевника, который семьсот лет назад заставил полмира жить по своим законам. Покоритель трех сильнейших империй, он вел своих безжалостных воинов из мрака пустыни Гоби от победы к победе….
Катрин Денев. Моя невыносимая красота — Елизавета Бута
10
Катрин Денев. Моя невыносимая красота — Елизавета Бута
Прекрасная Катрин Денёв прославилась благодаря фильму «Шербурские зонтики». Пресса прозвала ее «кусочком льда в стакане виски» за ее холодную, но притягивающую словно магнит красоту. Она сыграла в десятках любовных мелодрам, но сама всегда боялась…
Письма о добром — Дмитрий Лихачев
01
Письма о добром — Дмитрий Лихачев
«Письма о добром и прекрасном» — книга, которую академик Лихачёв посвятил российскому юношеству. В этом произведении ученый, которого неоднократно называли «совестью нации», обращается к проблемам нравственного воспитания молодежи.«Честь»,…
Читать онлайн электронную книгу Мои воспоминания — Мемуары академика Алексея Николаевича Крылова бесплатно и без регистрации!
Книга Алексея Николаевича Крылова «Мои воспоминания» – удивительный образец мемуарной литературы. Она была издана впервые в 1942 г. и выдержала с тех пор девять изданий общим тиражом около 350 тысяч экземпляров (см. Приложение). Тем не менее, сейчас она представляет собой библиографическую редкость.
Случилось так, что я оказался свидетелем ее написания. Алексей Николаевич – мой дед по материнской линии. Моя мать Анна Алексеевна Капица (1903–1996) – урожденная Крылова. Алексей Николаевич жил всегда в Ленинграде, наша семья – в Москве, а война свела нас в первые месяцы войны, в августе 1941 года, в Казани, куда была эвакуирована часть научных учреждений Академии наук СССР из Москвы и Ленинграда.
Хорошо помню, как в первые дни августа 1941 г. вместе с сотрудниками Института физических проблем, директором которого был тогда мой отец Петр Леонидович Капица (1894–1984), я приехал в Казань. Отец с матерью и старшим братом еще оставались в Москве.
Город поразил меня своей тишиной и какой-то мирностью. Конечно, и здесь ощущалась война, но не было ежедневных воздушных тревог, грохота зениток, заклеенных крест-накрест бумажными полосками окон, неизменных противогазов на боку, ночных дежурных на крыше. Вскоре после моего приезда было введено затемнение.
Немного позже в Казань из Ленинграда приехал Алексей Николаевич, и тогда я переехал из общежития института, где жил со всеми сотрудниками института, к нему в маленький домик на улице Волкова, на окраине города, недалеко от озера Кабан. Мне было десять лет, поэтому я предпочитал носиться со своими сверстниками по городу, играть в войну или пробираться на железнодорожную станцию, чтобы посмотреть на боевую технику, груженную на платформы, на красноармейцев в теплушках, а не сидеть дома со старым дедом. Но к концу дня я неизбежно оказывался дома.
В большой комнате, где стоял обеденный стол, у керосиновой лампы с большим бумажным конусом абажура я устраивался читать какую-нибудь книгу о путешествиях. Напротив сидел дед и старательно писал что-то карандашом в большой общей тетради. Рядом за столом сидели: его последняя жена Надежда Константиновна Вовк-Россохо (которую все звали просто Вовочка) и ее близкая подруга Евгения Николаевна Моисеенко, обе читали.
Однажды вечером дед отложил карандаш и сказал:
– Вот послушайте, что я написал.
И он начал читать свои воспоминания. Надо сказать, что читал дед превосходно. Перед нами оживали страницы его детства, рассказы об отце, соседях… Мы молчали, будто завороженные, и не заметили, как пролетело два часа.
– Ну как, интересно? – спросил дед, закрыв тетрадь.
После этого Алексей Николаевич по вечерам читал нам написанное за день.
С тех пор прошло почти шестьдесят лет, но я хорошо помню, как спешил из школы (она размещалась около казанского Кремля) домой, чтобы поспеть к вечернему чтению о событиях, как мне тогда казалось, очень древних времен. Многого я, конечно, не понимал, особенно меня огорчало, что дед, хотя и был генералом, никогда не участвовал в сражениях, не командовал боевыми кораблями. Помню, я задал однажды вопрос деду:
– Почему тебя как генерала в революцию не расстреляли? И его ответ:
– Генерал генералу – рознь.
Действительно, загадкой остается тот факт, что никого из нашей семьи и семьи Крыловых не подвергли репрессиям ни до войны, ни после. А ведь два сына Алексея Николаевича – Алексей и Николай – были офицерами и участвовали в гражданской войне на стороне белого движения и погибли в частях Деникина в 1918 году: Коля под Ставрополем, а Алеша под Харьковом. Этого было вполне достаточно для самых суровых мер. Отец мой, П. Л. Капица, разругался со всесильным Берией и писал резкие письма Сталину. Но, кроме того, что его сняли в 1946 году со всех работ, ничего не произошло. А. В. Хрулев (начальник тыла страны во время войны) уже после смерти Сталина рассказывал отцу, как при нем Берия требовал ареста Петра Леонидовича, на что Сталин ему отвечал: «Я ТЕБЕ его снял, а ты МНЕ его не трогай». Словно какой-то зонтик безопасности был раскрыт над нашей семьей и ее окружением.
Сейчас, когда я пишу эти строки, предо мной лежат пять общих тетрадей в серых бумажных переплетах с надписью «А. Н. Крылов. Памятка моей жизни». В них 551 страница, исписанная убористым, почти каллиграфическим почерком. Написаны они были за 27 дней – с 20 августа по 15 сентября 1941 г. Причем все цифры, даты, фамилии дед, которому было тогда 78 лет, записал по памяти – дневников он не вел.
Закончив работу, Алексей Николаевич в течение нескольких дней перечитывал ее и вносил чернилами исправления (такой правки в тетрадях немного), потом он взял большой толстый переплетенный в коленкор ежедневник и вставочкой с пером «рондо» переписал свои воспоминания набело. На полях стоят даты начала и конца переписывания: 23 сентября – 10 октября 1941 г.
Во второй половине октября приехали из Москвы мои родители с моим братом Сергеем, и мы поселились все вместе в Казанском университете в маленькой квартире – бывшей дворницкой. Здесь мы и прожили два года большой дружной единой семьей. В 1942 г. отцу удалось вывезти из блокадного Ленинграда Наталию Константиновну, вдову его брата Леонида, и их сына, тоже Леонида. Они тоже поселились в этой квартире.
Но вернемся к мемуарам деда. Позже я узнал, что тогда возникли трудности с перепечаткой текста на машинке. Но наборщики, посмотрев каллиграфически написанную рукопись, согласились набирать прямо с нее. 12 мая 1942 г. книга была подписана в печать, а 15 октября я получил в подарок экземпляр книги, которая и сейчас лежит передо мной с назидательной надписью:
«Моему внуку Андрею Капице 11-ти л. с советом, чтобы он всегда и везде помнил, что он в мире не один,
от деда А. Крылова
Казань
15-го окт. 1942 г.»
А на беловой рукописи появилась надпись:
«Милой Анечке от папы. 15 окт. 1942 г.»
Алексей Николаевич тяжело болел. В 1942 г. у него был инсульт, от которого он почти полностью оправился, и его отправили на курорт в Боровое, в Северном Казахстане. Лето 1943 г. я провел у него. Это был год его 80-летия.
В июле ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. В августе, в день рождения, в Боровом, он получил множество поздравлений, а само чествование состоялось позже, осенью, в Москве, где в сентябре собралась вся наша семья.
До августа 1945 г. мы жили рядом. Алексей Николаевич жил в отдельной квартире в Институте физических проблем, и я часто обращался к нему с просьбой помочь мне в школьной математике. Он с удовольствием доказывал теорему или решал задачу своим, оригинальным, способом, который очень доходчиво мне объяснял. К сожалению, учителя не ценили оригинальность решения, и я получал двойки.
– Мы опять с тобой двойку получили, – говорил я деду, забежав к нему после уроков.
Алексей Николаевич страшно сердился и грозился как-нибудь сходить в школу и навести там порядок.
К деду часто приезжали адмиралы при кортиках в роскошной черной форме с золотыми звездами на погонах. Он очень любил эти визиты и как-то весь подтягивался, глаза его начинали озорно поблескивать, особенно когда он рассказывал какой-либо случай из своей жизни, иногда приправляя его крепким морским словцом. Я обожал эти беседы, хотя мне не полагалось присутствовать при них, поэтому часто раздавалось:
– А ты чего подслушиваешь, а ну, брысь отсюда.
В августе 1945 г. А. Н. Крылов вернулся в Ленинград. 26 октября он скончался. Мать рассказывала, что последними его словами были: «Вот идет большая волна…». Я с родителями был на похоронах деда. Моряки хоронили его со всеми воинскими почестями, положенными адмиралу флота, и его провожал, как мне казалось, весь Ленинград. Траурная процессия растянулась по Невскому проспекту от Дворцового моста до Московского вокзала. Гроб везли на орудийном лафете, около которого каждые десять минут сменялись шеренги краснофлотцев почетного караула. Похоронили деда на Литературных мостках Волковского кладбища.
Я много раз перечитывал «Мои воспоминания». И может быть, некоторая причастность, как свидетеля, к их написанию делает меня непримиримым к той правке, которой подвергались более поздние издания. Его, который не боялся ни генералов, ни министров, ни царя, пытались как-то причесать, облагообразить. Его иногда довольно «крепкий» лексикон пытаются отредактировать. Но Алексея Николаевича нельзя втискивать в рамки вежливой благопристойности.
Именно поэтому я взял на себя смелость восстановить текст воспоминаний А. Н. Крылова по первым трем прижизненным изданиям 1942-45 гг. В состав предлагаемого читателям издания входят также очерки из истории русской науки, кораблестроения, написанные им в разные годы и хорошо дополняющие основной текст. Подбор очерков основан на издании 1945 г. – последнем прижизненном варианте воспоминаний А. Н. Крылова.
«Мои воспоминания» – это не автобиография, хотя события изложены в хронологической последовательности. Какие-то этапы своей жизни Алексей Николаевич опустил. Так, кроме сведений о детском периоде, читатель практически ничего не узнает о личной жизни автора. Воспоминания оканчиваются 1928 г.
Для того чтобы у читателя сложилось полное представление о жизни и деятельности А. Н. Крылова, приведу некоторые сведения из его биографии.
Он родился 3 августа (по старому стилю) 1863 г. в сельце Висяга (ныне Крылово) Ардатовского уезда Симбирской губернии. Его отец Николай Александрович Крылов (1830–1911) – в прошлом офицер, участник боевых действий англо-франко-русской войны 1855–1856 гг., был человеком незаурядным. Он обладал литературным даром и опубликовал несколько трудов по истории края, был хорошим хозяйственником. Женат был на Софье Викторовне Ляпуновой.
Дед Алексея Николаевича, Александр Алексеевич Крылов, тоже был военным, гвардии полковником, участником суворовских походов и отличившимся в Отечественную войну 1812 г. Был ранен под Бородином и при взятии Парижа. Награжден золотым оружием за храбрость и орденами за боевые заслуги. Женат был на Марии Михайловне Филатовой, из знаменитого рода Филатовых.
В книге ничего не сказано о причинах отъезда семьи Крыловых в Марсель в 1872 году. Сейчас, спустя 130 лет, можно наконец рассказать о том, что долгое время считалось семейным секретом. Причина заключалась в том, что родная сестра матери Алексея Николаевича, Александра Викторовна Ляпунова, должна была родить. Отцом ребенка был Николай Александрович Крылов. Если ребенок родился бы в России, то его как незаконнорожденного ожидала весьма печальная судьба. Поэтому было принято решение всей семьей переехать в Марсель, так как во Франции такие дети пользовались всеми правами обычных граждан. Родившийся там ребенок получил имя Виктор, крестным отцом его был Алексей Николаевич, от которого он получил отчество, а фамилия ему была дана Анри (Victor Henri, 1872–1940). Часто можно встречать ссылки на него в русской транскрипции – «Виктор Генри».
Как французский подданный, он переехал в Россию, где учился в немецкой гимназии, потом вернулся в Париж, где и жил вместе с матерью с 14-ти летнего возраста. В 1891 г. поступил в Сорбонну, где сначала получил математическое образование, а потом получил подготовку в области естественных наук. После окончания университета увлекся философией и психологией. В 1897 г. защитил докторскую диссертацию в Геттингенском университете на тему «Локализация вкусовых ощущений». Потом публикует ряд работ в области психологии. В 1902 г. в Сорбонне он защищает докторскую диссертацию в области физико-химической биологии. Его интересы невероятно обширны. Во время 1-й мировой войны он в качестве французского атташе в России занимается организацией химической промышленности оборонного значения.
Виктор Алексеевич Анри был женат на Вере Васильевне Ляпуновой, дочери княгини Елизаветы Хованской и Василия Ляпунова. Этот брак дал блестящую ветвь Анри (Крыловых) во Франции. Сам он стал известным ученым физиологом, профессором, лауреатом Института Франции.
Виктор Анри известен своими работами в области фотохимии.
В 1930 г. он становится заведующим кафедрой физической химии Льежского университета, где и работает до 1940 г. Очень многие его работы дали начала новым самым различным направлениям в науке. В начале войны с Германией он вместе с Ланжевеном работает над военными проблемами. Летом 1940 г. он умирает от воспаления легких в Ла-Рошели.
У него было два сына, Виктор и Алексей, и две дочери, Елена и Вера. С последней я случайно познакомился в 1964 г. на конференции в Токио, где она подошла ко мне и, глядя на мою карточку участника конференции, сказала мне:
– Кажется, я Ваша тетя.
Так я познакомился с Верой Анри, и потом уже в Москве моя мать рассказала мне о французской ветви нашей семьи. Дед очень дружил со своим сводным братом Виктором. Сохранилось много писем от него к Алексею Николаевичу. Часть потомков Виктора переехали в США, я с ними встречался в восьмидесятых годах. Только теперь я решил предать гласности эту историю. Ведь еще недавно иметь родственников за границей было небезопасно.
Но вернемся к биографии Алексея Николаевича. Детские годы и годы обучения хорошо описаны в «Моих воспоминаниях», но практически ничего не сказано о его семье. Дед женился в ноябре 1891 года на Елизавете Дмитриевне Дранициной (1868–1948), и у них родилось пятеро детей. Первые две девочки умерли в детстве, потом родились два сына – Николай и Алексей, пятым ребенком была моя мать Анна, она родилась в 1903 году и умерла в глубокой старости в 1996 году, сохранив до последних дней ясность ума и мудрость мышления. В 1914 году супруги Крыловы практически разошлись по вине Алексея Николаевича, у которого возник роман с Анной Богдановой-Ферингер. В 1919 году Елизавета Дмитриевна с дочкой Анной, после гибели двух сыновей в гражданской войне, эмигрирует за границу и, после смены нескольких стран, оседает в Париже, где и умирает в 1948 году. Ее дочь Анна в 1927 году вышла замуж за моего отца, который в это время работал в Кембридже у Резерфорда и часто посещал Париж.
С Крыловым мой отец был хорошо знаком еще с 1921 года, о чем я напишу позже. Алексей Николаевич, проведя с 1921 года по 1927 за границей в командировках Советского правительства, часто бывал в Париже и примирился с Елизаветой Дмитриевной и помогал ей финансово, хотя по-прежнему был женат на Ферингер и она всюду ездила с ним. В приложении к этой книге помещена статья Елены Леонидовны Капица, внучатой племянницы Петра Леонидовича, которая последние годы много беседовала с Анной Алексеевной и записывала эти беседы на магнитную пленку. Ее статья «Запечатленное в памяти» опубликована в приложении к газете «1 сентября», «Физика», номер 9 за 1999 год и представляет большой интерес, т. к. в ней много говорится о личной жизни Алексея Николаевича и его семье, о которой не сказано в мемуарах, к рассказу о которых мы сейчас вернемся.
По традиции Алексея Николаевича ждала судьба военного, но, несомненно, большее влияние на него оказало окружение многочисленных родственников, Филатовых, Сеченовых и Ляпуновых, из которых в дальнейшем выросли знаменитые русские врачи, ученые, композиторы.
Служба Алексея Николаевича в царском военно-морском флоте до 1917 г. детально описана в его воспоминаниях. Хочется добавить, что революцию Алексей Николаевич принял равнодушно. Моя мать пишет в своих воспоминаниях (см. Приложение):
«Мой отец был всегда вне политических событий. Он для своего класса был чрезвычайно странным человеком, принимая любое правительство, особенно не обращая на него внимания. Теперь я понимаю, что Алексей Николаевич смотрел на наше правительство как на землетрясение, наводнение, грозу. Что-то существует такое, но надо продолжать свое дело. Поэтому отец совершенно спокойно после Октябрьского переворота оставался, собственно, в том же положении, в котором он был, преподавал в той же Морской академии. И в конце концов, ему предложили быть начальником академии, на что он согласился. Конечно, это было в высшей степени странно: шел 1918 год, папа был полный царский генерал и, несмотря на это, совершенно спокойно стал начальником академии. И тут ему пришлось читать лекции по высшей математике такому контингенту слушателей, которые, на мой взгляд, не знали вообще математики. Это был младший состав, а не офицеры. Но он был совершенно блистательным лектором, и все это превзошел, и его слушатели, главное, это превзошли. Он, собственно, воспитал этих людей. Алексей Николаевич считал, что на нем лежит ответственность за судьбу русского флота и нужно делать свое дело. Он много лет работал за границей, мог там остаться, но ему это не приходило в голову».
В 1919 г. А. Н. Крылов читает курс теории корабля комиссарам Балтфлота. курс этот был издан в 1922 г. и представляет большой интерес, так как он является образцом блистательного изложения столь сложного вопроса для неподготовленной аудитории. Помню, он при мне как-то рассказывал: «Выхожу на свою первую лекцию и спрашиваю:
– Кто знает математику в размере гимназического курса? В ответ молчание…
– Кто знает математику в размере реального училища? В ответ молчание…
– Кто учил арифметику в церковно-приходском училище? Поднимается четыре руки.
– Ясно, говорю, сегодня лекция не состоится, приходите завтра в это же время».
И он прочел курс теории корабля абсолютно неграмотным людям, да так, что они все поняли. Без единого математического знака или формулы. В дальнейшем в переработанном виде этот курс вошел в собрание сочинений Алексея Николаевича. В 1921 г. по поручению Советского правительства А. Н. Крылов возглавляет специальную группу советских ученых, направляемую за границу для восстановления научных связей, закупки научного оборудования и литературы. В эту комиссию входил на должности секретаря мой отец, с тех пор у них установились добрые отношения на всю жизнь. В дальнейшем Алексей Николаевич выполняет ряд поручений Советского правительства, связанных со строительством и эксплуатацией морского флота за рубежом. В конце 1927 г. Алексей Николаевич возвращается в Советский Союз и демобилизуется. Ему 64 года, но он не прекращает активной деятельности, в основном в Академии наук. Не теряет связи Алексей Николаевич и с Морской академией, где он читает лекции, консультирует по вопросам кораблестроения, баллистики, морской артиллерии, вибрации корабля.
В эти же годы он избирается председателем правления Всесоюзного научного инженерно-технического общества судостроения (ВНИТОСС), деятельность которого с его приходом резко активизировалась. Он пишет много статей, редактирует сочинения классиков математики и механики: Чебышева, Ляпунова, Чаплыгина, рецензирует отдельные работы, выступает оппонентом при защите диссертаций, тогда еще только начинавшейся процедуры присвоения ученых званий.
В 1938 г., в связи с 75-летием Алексея Николаевича, его награждают орденом Ленина, ему присваивают звание заслуженного деятеля науки и техники. Военно-морская академия совместно с Академией наук СССР проводит торжественное заседание, посвященное этому событию. Выступая с ответным словом, А. Н. Крылов дал обещание написать книгу о своей жизни и деятельности и такую, как он добавил, «чтобы она читалась за один присест». Свое обещание он выполнил.
В 1941 г. ему присуждают Сталинскую премию за работу в области теории компаса.
Начинается война. Несмотря на протесты Алексея Николаевича, его эвакуируют в Казань, где он продолжает работать в качестве постоянного эксперта технического совещания и члена комиссии по научно-техническим военно-морским вопросам Академии наук СССР.
В конце войны он живет в Москве и продолжает активно консультировать военно-морской флот. В связи с 80-летием А. Н. Крылову присваивают звание Героя Социалистического Труда.
В июне 1945 г. его награждают третьим орденом Ленина. В сентябре он переезжает в Ленинград.
1 октября 1945 г. он выступал перед личным составом Высшего военно-инженерного училища им. Ф. Э. Дзержинского, а 26 октября скончался в возрасте 82 лет.
После смерти Алексея Николаевича Крылова Советское правительство приняло постановление об увековечивании его памяти – издании собрания его трудов. В 1956 г. в свет вышло собрание сочинений из 12 томов, общим объемом более 600 авторских листов. В ряде вузов были учреждены стипендии им. А. Н. Крылова. Ряду учреждений и кораблей присвоено его имя. Академия наук СССР присуждает регулярно премии А. Н. Крылова. Сначала Морская академия носила имя А. Н. Крылова. Но потом при всяких реорганизациях и слияниях имя это она утратила, так до сих пор его и не восстановила, а жаль!
О значении деятельности Алексея Николаевича Крылова написано много трудов. Наиболее значителен сборник «Памяти Алексея Николаевича Крылова» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958 г.). В нем собраны статьи, в которых дана оценка работ А. Н. Крылова в области кораблестроения, математической физики и механики, астрономии, теории корабля, баллистики, оптики, теории магнитных и гирокомпасов, педагогики, а также строительства Военно-Морского Флота СССР, развития вооружения и изучения естественных производительных сил России. Статьи написаны ведущими учеными, корабельными инженерами, преподавателями и военными специалистами страны.
В 1967 г. издательство «Наука» напечатало биографию «Академик Алексей Николаевич Крылов», написанную проф. И. Г. Хановичем.
К 100-летию со дня рождения А. Н. Крылова, которое торжественно отмечалось, Академия наук СССР организовала фотовыставку, составленную С. Т. Лучининовым, «Жизнь и деятельность выдающегося ученого Алексея Николаевича Крылова». Многие фотографии с этой выставки помещены в настоящем издании.
Мне как специалисту в области географии очень трудно дать оценку многогранной деятельности А. Н. Крылова. Поэтому я отсылаю интересующихся к названным выше изданиям. В настоящем издании «Моих воспоминаний», как я говорил раньше, сохранена структура последнего прижизненного издания, подписанного к печати 22 сентября 1945 г. (за месяц до смерти). В книгу включен доклад, прочитанный на общем собрании Академии наук СССР 23 ноября 1933 г. академиком С. А. Чаплыгиным, крупнейшим ученым, хорошо знавшим А. Н. Крылова и работавшим в близкой ему области. И хотя доклад написан, когда отмечалось 70-летие А. Н. Крылова, я считаю, что никому впоследствии не удалось так емко и кратко охарактеризовать все области его деятельности.
Я также включил в это издание, в приложении, статью Е. Л. Капица «Запечатленное в памяти», о которой я говорил выше.
В приложении приведены «Основные даты жизни и научно-технической деятельности академика А. Н. Крылова», а также перечень девяти изданий «Моих воспоминаний».
Хочется надеяться, что читатели получат не только большое удовольствие от чтения «Моих воспоминаний», но и вынесут немало полезного и поучительного от общения с замечательным человеком, ученым и инженером, блестящим популяризатором и энтузиастом науки, прожившим интереснейшую жизнь и оставившим нам ее описание.
В заключение мне хочется выразить благодарность Григорию Мощенко и Виктору Селиванову, без которых настоящее, десятое издание не появилось бы на свет.
Москва, июнь 2001 года
Член-корреспондент РАН,
заслуженный профессор МГУ
А. П. Капица
Читать онлайн электронную книгу Воспоминания о войне — Начало бесплатно и без регистрации!
Война — достойное занятие для настоящих мужчин
Карл XII, король Швеции
Господи, Боже наш! Боже милосердный!
Вытащи меня из этой помойки!
Весной 1941 года в Ленинграде многие ощущали приближение войны. Информированные люди знали о ее подготовке, обывателей настораживали слухи и сплетни. Но никто не мог предполагать, что уже через три месяца после вторжения немцы окажутся у стен города, а через полгода каждый третий его житель умрет страшной смертью от истощения. Тем более мы, желторотые птенцы, только что вышедшие из стен школы, не задумывались о предстоящем. А ведь большинству суждено было в ближайшее время погибнуть на болотах в окрестностях Ленинграда. Других, тех немногих, которые вернутся, ждала иная судьба — остаться калеками, безногими, безрукими или превратиться в неврастеников, алкоголиков, навсегда потерять душевное равновесие.
Объявление войны я и, как кажется, большинство обывателей встретили не то чтобы равнодушно, но как-то отчужденно. Послушали радио, поговорили. Ожидали скорых побед нашей армии — непобедимой и лучшей в мире, как об этом постоянно писали в газетах. Сражения пока что разыгрывались где-то далеко. О них доходило меньше известий, чем о войне в Европе. В первые военные дни в городе сложилась своеобразная праздничная обстановка. Стояла ясная, солнечная погода, зеленели сады и скверы, было много цветов. Город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы. Улицы ожили. Множество новобранцев в новехонькой форме деловито сновали по тротуарам. Повсюду слышалось пение, звуки патефонов и гармошек: мобилизованные спешили последний раз напиться и отпраздновать отъезд на фронт. Почему-то в июне-июле в продаже появилось множество хороших, до тех пор дефицитных книг. Невский проспект превратился в огромную букинистическую лавку: прямо на мостовой стояли столы с кучами книжек. В магазинах пока еще было продовольствие, и очереди не выглядели мрачными.
Дома преобразились. Стекла окон повсюду оклеивали крест-накрест полосками бумаги. Витрины магазинов забивали досками и укрывали мешками с песком. На стенах появились надписи — указатели бомбоубежищ и укрытий. На крышах дежурили наблюдатели. В садах устанавливали зенитные пушки, и какие-то не очень молодые люди в широченных лыжных штанах маршировали там с утра до вечера и кололи чучела штыками. На улицах то и дело появлялись девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастерках. Они несли чудовищных размеров баллоны с газом для аэростатов заграждения, которые поднимались над городом на длинных тросах. Напоминая огромных рыб, они четко вырисовывались в безоблачном небе белых ночей.
А война, между тем, где-то шла. Что-то происходило, но никто ничего толком не знал. В госпитали стали привозить раненых, мобилизованные уезжали и уезжали. Врезалась в память сцена отправки морской пехоты: прямо перед нашими окнами, выходившими на Неву, грузили на прогулочный катер солдат, полностью вооруженных и экипированных. Они спокойно ждали своей очереди, и вдруг к одному из них с громким плачем подбежала женщина. Ее уговаривали, успокаивали, но безуспешно. Солдат силой отрывал от себя судорожно сжимавшиеся руки, а она все продолжала цепляться за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. Катер уплыл, а женщина еще долго тоскливо выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной. Она почувствовала то, о чем я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись.
Потом мы все записались в ополчение… Нам выдали винтовки, боеприпасы, еду (почему-то селедку — видимо, то, что было под рукой) и погрузили на баржу, что стояла у берега Малой Невки. И здесь меня в первый раз спас мой Ангел-хранитель, принявший образ пожилого полковника, приказавшего высадить всех из баржи и построить на берегу. Мы сперва ничего не поняли, а полковник внимательно оглядел всех красными от бессонницы глазами и приказал нескольким выйти из строя. В их числе был и я.
«Шагом марш по домам! — сказал полковник. — И без вас, сопливых, ТАМ тошно!» Оказывается, он пытался что-то исправить, сделать как следует, предотвратить бессмысленную гибель желторотых юнцов. Он нашел для этого силы и время! Но все это я понял позднее, а тогда вернулся домой — к изумленному семейству…
Баржа, между тем, проследовали по Неве и далее. На Волхове ее, по слухам, разбомбили и утопили мессершмидты. Ополченцы сидели в трюмах, люки которых предусмотрительное начальство приказало запереть — чтобы чего доброго не разбежались, голубчики!
Я вернулся домой, но через неделю получил официальную повестку о мобилизации. Военкомат направил меня в военное училище — сперва одно, потом другое, потом третье. Все мои ровесники были приняты, а меня забраковала медицинская комиссия — плохое сердце. Наконец и для меня нашлось подходящее место: школа радиоспециалистов. И здесь еще не пахло войной. Все было весело, интересно. Собрали бывших школьников, студентов — живых, любознательных, общительных ребят. Смех, шутки, анекдоты. Вечером один высвистывает на память все сонаты Бетховена подряд, другой играет на гуслях, которые взял с собой на войну. А как интересно спать на двухэтажных койках, где нет матрацев, а только проволочная сетка, которая отпечатывается за ночь на физиономии! Как меняются люди, переодетые в форму! И какой смешной сержант:
— Ага, вы знаете два языка! Хорошо — пойдете чистить уборную!
Уроки сержанта запомнились на всю жизнь. Когда я путал при повороте в строю правую и левую стороны, сержант поучал меня:
— Здесь тебе не университет, здесь головой думать надо!
Первые уроки воинского этикета преподал нам сам начальник школы — старый служака, побывавший еще на Гражданской войне. Маршируя по двору, мы встретили его и, как нас учили, старательно доложили:
— Товарищ полковник, отделение следует на занятия!
— Не следует, а яйца по земле волочит, — был ответ…
А старший политрук, какой был весельчак! На политбеседе он сообщил:
— Украина уже захвачена руками фашистских лап!
А потом, после отбоя, гонял всю роту по плацу. Солдаты громко топали одной ногой и едва слышно ступали другой — это была стихийная демонстрация общей неприязни к человеку, который никому из нас не нравился. Коса нашла на камень — политрук обещал гонять нас до утра. Только вмешательство начальника училища исправило положение:
— Прекратить! — заявил он. — Завтра напряженный учебный день.
Этот политрук потом, когда началась блокада и мы стали пухнуть от голода, повадился ходить в кухню и нажирался там из солдатского котла… Каким-то образом ему удалось выйти живым из войны. В 1947 году, отправившись по делам в Москву, я увидел в поезде знакомую бандитскую рожу со шрамом на щеке. Это был наш доблестный политрук, теперь проводник вагона, угодливо разносивший стаканы и лихо бравший на чай. Он, конечно, меня не узнал, и я с удовольствием вложил полтинник в его потную, честную руку.
Занимались в школе с интересом, да и дело было привычное; всего два месяца прошло, как мы встали из-за парт. Нехитрая премудрость азбуки Морзе была быстро освоена всеми. Сверхъестественной армейской муштры не было — для этого не хватало времени. Правда, строевые занятия и уроки штыкового боя доводили курсантов до полного изнеможения. Иногда устраивали парады под музыку. Но оркестр подкачал: это был джазовый ансамбль, мобилизованный и переодетый в военную форму. Вместо строевого ритма он постоянно сбивался на румбу, вызывая многоэтажную брань начальника школы. Парады прекратили после появления немецкого самолета-разведчика, сфотографировавшего это зрелище.
Война тем временем где-то шла. Первое представление о ней мы получили, когда на территорию школы прибыла с фронта для пополнения и приведения в порядок разбитая дивизия. Всех удивило, что фронтовики жадно едят в огромных количествах перловую кашу, остававшуюся в столовой. Курсанты радиошколы были недавно из дома, еще изнежены и разборчивы в еде. Некоторые поначалу не могли привыкнуть к армейской пище. Однажды я проснулся часа в три ночи от какого-то странного хруста. Его причина обнаружилась в тамбуре у входа: там стоял Юрка Воронов, сын известного ленинградского актера, и торопливо поедал курицу, доставленную из дома любящими родителями.
Солдаты с фронта были тихие, замкнутые. Старались общаться только друг с другом, словно их связывала общая тайна. В один прекрасный день дивизию выстроили на плацу перед казармой, а нам приказали построиться рядом. Мы шутили, болтали, гадали, что будет. Скомандовали смирно и привели двоих, без ремней. Потом капитан стал читать бумагу: эти двое за дезертирство были приговорены к смертной казни. И тут же, сразу, мы еще не успели ничего понять, автоматчики застрелили обоих. Просто, без церемоний… Фигурки подергались и застыли. Врач констатировал смерть. Тела закопали у края плаца, заровняв и утоптав землю. В мертвой тишине мы разошлись. Расстрелянные, как оказалось, просто ушли без разрешения в город — повидать родных. Для укрепления дисциплины устроили показательный расстрел. Все было так просто и так страшно! Именно тогда в нашем сознании произошел сдвиг: впервые нам стало понятно, что война — дело нешуточное, и что она нас тоже коснется.
В августе дела на фронте под Ленинградом стали плохи, дивизия ушла на передовые позиции, а с нею вместе — половина наших курсов в качестве пополнения. Все они скоро сгорели в боях. Ангел-хранитель вновь спас меня: я остался в другой половине. Начались бомбежки. Особенно эффектна была первая, в начале сентября. В тишине солнечного дня в воздухе вдруг возник гул, неизвестно откуда исходящий. Он все нарастал и нарастал, задрожали стекла, и все кругом стало вибрировать. Вдали, в ясном небе, появилась армада самолетов. Они летели строем, на разной высоте, медленно, уверенно. Кругом взрывались зенитные снаряды — словно клочья ваты в голубом небе. Артиллерия била суматошно, беспорядочно, не причиняя вреда самолетам. Они даже не маневрировали, не меняли строй и, словно не замечая, пальбы, летели к цели. Четко видны были желтые концы крыльев и черные кресты на фюзеляжах. Мы сидели в «щелях» — глубоких, специально вырытых канавах. Было очень страшно, и я вдруг заметил, что прячусь под куском брезента.
Фугасные бомбы, сотрясая землю, рвались вдали. На нас же посыпались зажигалки. Они разрядили обстановку: курсанты повыскакивали из укрытий и бросились гасить очаги пожаров. Это было вроде новой увлекательной игры: зажигалка горит, как бенгальский огонь, и надо ее сунуть в песок. Шипя и пуская пар, она гаснет. Когда все кончилось, мы увидели клубы дыма, занимавшие полнеба. Это горели Бадаевские продовольственные склады. Тогда мы еще не могли знать, что этот пожар решит судьбу миллиона жителей города, которые погибнут от голода зимой 1941–1942 годов.
Бомбежки стали систематическими. Во двор училища угодила фугаска, разорвавшая в клочья нескольких человек, были разбиты здания на соседних улицах, в частности госпиталь (там, где сейчас ГИДУВ). Ходили слухи, что шпионы сигнализировали немецким самолетам с крыши этого здания с помощью зеркала. Ночи мы проводили в укрытиях, вырытых во дворе. Отказали водопровод, канализация. За два часа клозеты наполнились нечистотами, но начальство быстро приняло меры: тому, кто знал два языка, пришлось основательно поработать, а на дворе выкопали примитивные устройства, как в деревне. Потери от бомбежек были невелики, больше было страха. Я сильно перетрусил, когда бомба взорвалась за окном и бросила в меня здоровенное бревно, вышибившее две рамы вместе со стеклами. За секунду до того я почему-то присел, и бревно, пролетев над моей головой, ударилось в стену рядом.
В обстановке всеобщей безалаберности свободно действовали немецкие агенты, по вечерам освещая цели множеством ракет. Одна из ракет взлетела однажды с нашего чердака. Но, конечно, никого обнаружить не удалось, так как все, кто был поблизости, — человек полтораста — бросились ловить ракетчика. Создалась бестолковая и безрезультатная давка.
В начале октября прошедших курс обучения отправили на станцию Левашово для полевой практики. Там, в летних домиках артиллерийского училища, мы прожили месяц. Зима была ранняя. Выпал снег, который уже не исчезал до весны. Практика в основном сводилась к сидению на морозе и радиосвязи между отдельными группами курсантов. Привыкали мерзнуть и голодать. Хотя настоящего голода еще не было. На триста граммов хлеба в день прожить можно. Но мы собирали желуди, коренья. Мечтали попасть на дежурство на кухню, И однажды первому взводу повезло. Вернувшись вечером, этот взвод блевал на нас, на второй взвод, спавший на нижних нарах: с непривычки ребята объелись и расстроили желудки. Настроение, однако, было бодрое. По-прежнему шутили, даже по поводу нехватки еды.
Левашово находилось вне зоны бомбежек. Но однажды ночью, стоя часовым около склада продовольствия, я наблюдал очередной налет на Ленинград. Это было потрясающее зрелище! Вспышки разрывов бомб, зарево пожаров, разноцветные струи трассирующих пуль и снарядов, дымные протуберанцы, освещенные багровыми отблесками. Все это пульсировало, содрогалось, растягиваясь по всему горизонту. Издали доносился глухой, несмолкающий гул. Земля подрагивала. Казалось, никто не уцелеет в этом аду. Я с тоской и ужасом думал о родственниках, находящихся там. Утром добрый заведующий складом подарил мне ЦЕЛУЮ (!) буханку хлеба. Я съел половину, остальное отнес товарищам. Помню, как наполнились слезами красивые карие глаза одного из них. Фамилия его была, кажется, Мандель…
Однажды мы целую ночь дежурили у рации, сидя в сугробе. Кругом никого не было, и когда в эфире зазвучала немецкая агитационная передача для русских, мы решили ее послушать. Нас поразило не сообщение о разгроме очередной группы войск, не цифры потерь, пленных и трофеев, а то, что диктор называл Буденного и Ворошилова, о которых у нас писали только в превосходной степени, бездарными профанами в военной области. Вообще мы тогда смутно сознавали серьезность положения, понимали, что Ленинград на грани разгрома, но о поражении не думали, и топорная пропаганда немцев не очень на нас действовала. Хотя на душе было достаточно скверно.[1]Чего стоит такой, например, перл немецкой агитации: бей жида политрука. Морда просит кирпича.. . (надпись на листовке). Интересно, кто это сочинял, — немцы или перебежавшие к ним русские? А это уж точно русские:
Справа молот.
Слева серп:
Это наш советский герб.
Хочешь жни ,
А хочешь куй.
Все равно получишь…
по потребности. Листовки с портретом генерала Власова в немецкой форме вызывали всеобщее острое раздражение и действовали в нашу пользу. Странно, что немцы не могли этого понять. Эти листовки относятся, правда, к 1943–1944 годам. Можно утверждать, что немецкая агитация подобного рода была организована очень плохо. И это не похоже на немцев, которые умели предусмотреть все мелочи.В начале ноября нас вернули в холодные, без стекол, ленинградские казармы. Перед отправкой на фронт ротам было поручено патрулировать по городу. Проверяли документы, задерживали подозрительных. Среди последних оказались окруженцы, вышедшие из-под Луги и из других «котлов». Это были страшно отощавшие люди — кости, обтянутые коричневой, обветренной кожей…
Город разительно отличался от того, что был в августе. Везде следы осколков, множество домов с разрушенными фасадами, открывавшие квартиры как будто в разрезе: кое-где удерживались на остатках пола кровать или комод, на стенах висели часы или картины. Холодно, промозгло, мрачно. Клодтовы кони сняты. Юсуповский дворец поврежден. На Музее этнографии снизу доверху — огромная трещина. Шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора — в темных футлярах, а купол Исаакия закрашен нейтральной краской для маскировки. В скверах закопаны зенитные пушки. Изредка с воем проносятся немецкие снаряды и рвутся вдали. Мерно стучит метроном. Ветер носит желтую листву, ветки, какие-то грязные бумажки… В городе царит мрачное настроение, хорошо выраженное в куплетах, несколько позже сочиненных ленинградской шпаной:
В блокаде Ленинград, стреляют и бомбят,
Снаряды дальнобойные летят.
В квартире холодно, в квартире голодно,
В квартире скучно нам, как никогда, ха-ха!
Морозы настают, нам хлеба не дают,
Покойничков на кладбище несут.
в квартире холодно, в квартире голодно.
В квартире скучно нам, как никогда, ха-ха!
и т. д.
Пост наш был около Филармонии, и какие-то добрые люди — прохожие — сообщили матери, где я. Тут мы успели последний раз встретиться, и она принесла мне кое-что поесть.
В ночь на 7 ноября была особенно зверская бомбежка (говорили, что Гитлер обещал ее ленинградцам), а наутро, несмотря на обстрел, мы маршировали к Финляндскому вокзалу, откуда в товарных вагонах нас привезли на станцию Ладожское озеро. Ночь провели в вагоне, буквально лежа друг на друге. И это было хорошо, так как на дворе стоял двадцатиградусный мороз. Согреться можно было только прижавшись к соседу. Утром с разбитого бомбами причала нас благополучно погрузили на палубу старенького корабля, переделанного в канонерскую лодку. Переход через Ладогу был спокойный: небо затянуто облаками, большая волна, шторм. Самолеты не прилетали, но мы изрядно промерзли на ветру. Грелись, прижавшись к трубе. Тут я совершил удачную сделку, выменяв у скупого Юрки Воронова три леденца на полсухаря.
В заснеженной Новой Ладоге мы отдыхали день, побираясь, кто где мог. Клянчили еду у жителей, на хлебозаводе. Потом сутки шли по глухим лесам, разыскивая штаб армии. Кое-кто отстал, кое-кто обморозился. В штабе нас распределили по войсковым частям. Лучше всех была судьба тех, кто попал в полки связи. Там они работали на радиостанциях до конца войны и почти все остались живы. Хуже всех пришлось зачисленным в стрелковые дивизии.
— Ах, вы радисты, — сказали им, — вот вам винтовки, а вот — высота. Там немцы! Задача — захватить высоту!
Так и полегли новоиспеченные радисты на безымянных высотах. Моя судьба была иная: полк тяжелой артиллерии. Мы искали его неделю, мотаясь по прифронтовым деревням. Дважды пересекли замерзший Волхов с громадной электростанцией. Питались чем Бог пошлет. Что-то урвали у служащих волховской столовой. Там готовилась эвакуация и происходило воровство продуктов. Делалось это настолько открыто и бесстыдно, что директорше неудобно было отказать нам в скромной просьбе о еде. В другой раз на окраине деревни Войбокало (она через считанные дни была сметена с лица земли) сердобольная молодуха вынесла нам на крыльцо объедки ватрушек и прочей вкусной снеди: у нее находился на постое большой начальник — какой-то старшина, он не доел поутру свой завтрак.
Ночевали где попало. То в пустом зале станции Волхов-2 (она была еще цела). Здесь столкнулись с вооруженными людьми в штатском. Это был отряд партизан, которым предстояло идти в немецкий тыл. То у какой-то старушки, на печи. В городе Волхове дыхание войны вновь коснулось нас. Сумеречным вечером проходили мы мимо школы, превращенной в госпиталь. В уголке сада, рядом с дорогой, два пожилых санитара хоронили убитых. Неторопливо выкопали яму, сняли с мертвецов обмундирование (инструкция предписывала беречь государственное имущество). Один труп с пробитой грудью когда-то был божественно красивым юношей. Тугие мышцы, безупречное сложение, на груди выколот орел. На правом плече надпись: «Люблю природу», на левом: «Опять не наелся». Это были парни из разведки морской бригады. Первый раз бригада полегла под Лиговом, затем ее пополнили и отправили на Волховский фронт, где она очень скоро истекла кровью… Санитары столкнули трупы в яму и забросали их мерзлой землей. Мы поглядели друг на друга и пошли дальше. (Потом, летом, я видел, как похоронные команды засыпали мертвецов известью — во избежание заразы. Но хоронили лишь немногих, тех, кого удавалось вытащить из-под огня. Обычно же тела гнили там, где застала солдатиков смерть.)
После долгих блужданий, рискуя попасть в руки наступавшим немцам или угодить в штрафную роту как дезертиры, мы добрались до станции Мурманские ворота. Там молодые, розовощекие красноармейцы в ладных полушубках сообщили нам, что они служат в полку совершенно таком же, как тот, что мы ищем. А наш полк найти невозможно, он где-то под Тихвином. Поэтому нам надо проситься в их часть. Начальство, в лице капитана по фамилии Седаш, приняло нас радушно и приказало зачислить во второй дивизион полка. Этот Седаш, большого роста крепыш, лысый, веселый, курил аршинные самокрутки и непревзойденно, виртуозно матерился. Он был способный офицер, только что окончивший Академию, и дело в полку было поставлено, по тем временам, отлично. Достаточно сказать, что в августовских боях под Киришами, когда пехота частично разбежалась, а частично пошла в плен, подняв на штык белые подштанники, полк Седаша несколько дней своим огнем сдерживал немецкое наступление. Вскоре за эти действия он стал гвардейским. Седаш впоследствии стал полковником, успешно командовал артдивизией (под Нарвой и Новгородом в начале 1944 года), но в генералы не вышел — по слухам, был замешан в афере с продовольствием. В 1945 году его тяжело ранило под Будапештом.
Ирония судьбы! Я всегда боялся громких звуков, не терпел в детстве пугачей и хлопушек, а угодил в тяжелую артиллерию! Но это была счастливая судьба, ибо в пехоте во время активных действий человек остается жив в среднем неделю. Затем его обязательно ранит или убивает. В тяжелой артиллерии этот период увеличивается до трех-четырех месяцев. Те же, кто непосредственно стреляли из пушек, умудрялись оставаться целыми всю войну. Ведь пушка стоит в тылу и ведет огонь с закрытых позиций. Но к пушкам обычно ставили пожилых. Молодежь, и я в том числе, оказывалась во взводах управления огнем. Наше место — на передовых позициях. Мы должны наблюдать за противником, корректировать огонь, осуществлять связь. Лично я — радиосвязь. Мы в атаку не ходим, а ползем вслед за пехотой. Поэтому потерь у нас неизмеримо меньше. И полк, в который я попал, сохранился в своем первоначальном составе с момента формирования, тогда как пехотные дивизии сменили своих солдат по многу раз, сохранив лишь номера. Все это я узнал потом. А пока мне выдали триста граммов хлеба, баланду и заменили ленинградские сапоги старыми разнокалиберными валенками.
Как раз в день нашего приезда здесь срезали продовольственные нормы, так как пал Тихвин и снабжение нарушилось. Здесь только стали привыкать к голоду, а я уже был дистрофиком и выделялся среди солдат своим жалким видом. Все было для меня непривычно, все было трудно: стоять на тридцатиградусном морозе часовым каждую ночь по четыре-шесть часов, копать мерзлую землю, таскать тяжести: бревна и снаряды (ящик — сорок шесть килограммов). Все это без привычки, сразу. А сил нет и тоска смертная. Кругом все чужие, каждый печется о себе. Сочувствия не может быть. Кругом густой мат, жестокость и черствость. Моментально я беспредельно обовшивел — так, что прекрасные крошки сотнями бегали не только по белью, но и сверху, по шинели. Жирная вошь с крестом на спине называлась тогда KB — в честь одноименного тяжелого танка, и забыли солдатики, что танк назван в честь великого полководца К. Е. Ворошилова. Этих KB надо было подцеплять пригоршней под мышкой и сыпать на раскаленную печь, где они лопались с громким щелканьем. Со временем я в кровь расчесал себе тощие бока, и на месте расчесов образовались струпья. О бане речи не было, так как жили на снегу, на морозе. Не было даже запасного белья. Специальные порошки против вшей не оказывали на них никакого действия. Я пробовал мочить белье в бензине и в таком виде надевал его на тело. Крошки бежали из-под гимнастерки, и их можно было стряхивать в снег с шеи. Но назавтра они опять появлялись в еще большем количестве. Только в 1942 году появилось спасительное средство: «мыло К» — желтая, страшно вонючая паста, в которой надо было прокипятить одежду. Тогда наконец мы вздохнули с облегчением. Да и бани тем временем научились строить.
И все же мне повезло. Я был никудышный солдат. В пехоте меня либо сразу же расстреляли бы для примера, либо я сам умер бы от слабости, кувырнувшись головой в костер: обгорелые трупы во множестве оставались на месте стоянок частей, прибывших из голодного Ленинграда. В полку меня, вероятно, презирали, но терпели. Я заготавливал десятки кубометров дров для офицерских землянок, выполнял всякую работу, мерз на посту. Изредка дежурил около радиостанции. На передовую меня сперва не брали, да и больших боев, к счастью, не было. Одним словом, я не сразу попал в мясорубку, а имел возможность привыкнуть к военному быту постепенно.
Обстрелы первоначально не пугали меня. Просто я не сразу понял, в чем дело. Грохот, рядом падают люди, стоны, брызги крови на снегу. А я стою себе, хлопаю глазами. Часто меня сшибали с ног и материли, чтоб не маячил на открытом месте. Но осколки и шальные пули пока меня не задевали. Очень скоро я нашел свое призвание: бросался к раненым, перевязывал их и, хотя опыта у меня не было, все получалось удачно — на удивление профессиональным санитарам.
В конце ноября началось наше наступление. Только теперь я узнал, что такое война, хотя по-прежнему в атаках еще не участвовал. Сотни раненых убитых, холод, голод, напряжение, недели без сна… В одну сравнительно тихую ночь, я сидел в заснеженной яме, не в силах заснуть от холода. Чесал завшивевшие бока и плакал от тоски и слабости. В эту ночь во мне произошел перелом. Откуда-то появились силы. Под утро я выполз из норы, стал рыскать по пустым немецким землянкам, нашел мерзлую, как камень, картошку, развел костер, сварил в каске варево и, набив брюхо, почувствовал уверенность в себе. С этих пор началось мое перерождение. Появились защитные реакции, появилась энергия. Появилось чутье, подсказывавшее, как надо себя вести. Появилась хватка. Я стал добывать жратву. То нарубил топором конины от ляжки убитого немецкого битюга — от мороза он окаменел. То нашел заброшенную картофельную яму. Однажды миной убило проезжавшую мимо лошадь. Через двадцать минут от нее осталась лишь грива и внутренности, так как умельцы вроде меня моментально разрезали мясо на куски. Возница даже не успел прийти в себя, так и остался сидеть в санях с вожжами в руке. В другой раз мы маршировали по дороге и вдруг впереди перевернуло снарядом кухню. Гречневая кашица вылилась на снег. Моментально, не сговариваясь, все достали ложки и начался пир! Но движение на дороге не остановишь! Через кашу проехал воз с сеном, грузовик, а мы все ели и ели, пока оставалось что есть… Я собирал сухари и корки около складов, кухонь — одним словом, добывал еду, где только мог.
Наступление продолжалось, сначала успешно. Немцы бежали, побросав пушки, машины, всякие припасы, перестреляв коней. Убедился я, что рассказы об их зверствах не выдумка газетчиков. Видел трупы сожженных пленных с вырезанными на спинах звездами. Деревни на пути отхода были все разбиты, жители выгнаны. Их оставалось совсем немного — голодных, оборванных, жалких.
Меня стали брать на передовую. Помнятся адские обстрелы, ползанье по-пластунски в снегу. Кровь, кровь, кровь. В эти дни я был первый раз ранен, правда рана была пустяшная — царапина. Дело было так. Ночью, измученные, мы подошли к заброшенному школьному зданию. В пустых классах было теплей, чем на снегу, была солома и спали какие-то солдаты. Мы улеглись рядом и тотчас уснули. Потом кто-то проснулся и разглядел: спим рядом с немцами! Все вскочили, в темноте началась стрельба, потасовка, шум, крики, стоны, брань. Били кто кого, не разобрав ничего в сумятице. Я получил удар штыком в ляжку, ударил кого-то ножом, потом все разбежались в разные стороны, лязгая зубами, всем стало жарко. Сняв штаны, я определил по форме шрама, что штык был немецкий, плоский. В санчасть не пошел, рана заросла сама недели через две.
На передовой было легче раздобыть жратву. Ночью можно выползти на нейтральную полосу, кинжалом срезать вещмешки с убитых, а в них — сухари, иногда консервы и сахар. Многие занимались этим в минуты затишья. Многие не возвратились, ибо немецкие пулеметчики не дремали. Однажды какой-то старшина, видимо спьяна, заехал на санях на нейтральную полосу, где и он, и лошадь были тотчас убиты. А в санях была еда — хлеб, консервы, водка. Сразу же нашлись охотники вытащить эти ценности. Сперва вылезли двое и были сражены пулями, потом еще трое. Больше желающих не было. Ночью отличился я. Поняв, что немцы стреляют, услышав даже шорох, я решил ничего не брать, а лишь перерезал сбрую, привязал к саням телефонный кабель и благополучно вернулся в траншею. Затем — раз, два, взяли! — мы подтянули сани. Все продукты были изрешечены пулями, водка вытекла, и, все же нажрались всласть!
У железной дороги Мга — Кириши наше наступление заглохло, а немцы заняли прочные позиции. Здесь, в большой деревне Находы, от которой сейчас не осталось и следа, я встретил новый 1942 год. Конец 1941 был омрачен отвратительным эпизодом. Дня за три до этого начальство нашего дивизиона получило приказ выйти в немецкий тыл через брешь в обороне и оттуда корректировать стрельбу пушек. В страшный мороз, по глубоким сугробам, среди девственного леса шли мы километров двадцать на лыжах. Ракеты, освещавшие передовую, остались позади. Луна светила. Кругом стояли огромные ели. Наконец, на полянке обнаружились землянки, вырытые еще летом. Решили в них отдохнуть и обогреться. Наступил рассвет, и вдруг кто-то заорал:
— Немцы!
Я находился в крайней землянке и среагировал позже всех. Выбравшись на свет божий, я никого не увидел и только вдалеке, в лесу, мелькали фигуры моих убегавших однополчан. Мне оставалось лишь идти вслед за ними. Под елкой меня встретил напуганный лейтенант с наганом наизготовку.
— А немцы?
— Не знаю, не видел…
Оказалось, что была паника, все побежали, а начальство раньше всех. Все бы ничего, да в горячке в землянке забыли рацию. А я-то и не знал! Решили вернуться. Но теперь оказалось, что немцы действительно заняли наше место. Завязалась перестрелка и мы ретировались, несолоно хлебавши. Рация была потеряна, приказ не выполнен. Перед Новым годом последовали репрессии. Приехал следователь, были допросы. Нашелся козел отпущения — начальник рации, симпатичный сержант Фомин. Потом состоялось заседание трибунала — спектакль с заранее предопределенным финалом. Финал, впрочем, оказался лучше, чем мы ожидали — Фомин и еще один солдат, укравший мед у хозяйки в Находах, получили по десять лет тюрьмы с отбытием наказания после окончания войны. Барданосов (так звали укравшего мед) вскоре искупил свою вину: пуля пробила ему легкое. Выжил ли он, не знаю. Фомин же долго и хорошо служил с нами, и, очевидно, позже его реабилитировали. Но в канун Нового года всем было тошно. Вернувшись с передовой, я уснул в теплой землянке, проспал полночь и даже не услышал пальбы, которая поднялась в этот час повсюду.
Вскоре мы покинули Находы — последнюю деревню, которую я видел до середины 1943 года. Полк перебазировался в болотистое мелколесье около станции Погостье. Все думали, что задержка здесь временная, пройдет два-три дня, и мы двинемся дальше. Однако судьба решила иначе. В этих болотах и лесах мы застряли на целых два года! А все пережитое нами — это были лишь цветочки, ягодки предстояли впереди!
Читать онлайн электронную книгу Воспоминания о войне — Новелла I. О роли личности в истории бесплатно и без регистрации!
Я ругаю свою родину, потому что люблю ее.. .
П.Я.Чаадаев
Стояло первое послевоенное лето. Прекрасный город Шверин нежился в лучах теплого июльского солнца. Благоухали цветы, зеленели деревья. По озеру плавали оставшиеся в живых лебеди. Их гибкие белые шеи изящно вырисовывались на фоне глади вод и готических башен замка. Солдаты наслаждались миром, медленно свыкались с мыслью, что их больше не убьют и не ранят и что, возможно, скоро все поедут домой. А пока они вкусно ели, много пили и крутили любовь с фравами. Тихо и беззаботно текла жизнь.
Штаб армии разместился в многоэтажном особняке, принадлежавшем раньше немецкому генералу. Окрестный парк еще не успели загадить, в комнатах сохранились кое-какие не разбитые предметы мебели, но генеральские коллекции картин и старинного оружия давно испарились.
Было часов около трех пополудни. В помещении штаба сидел лишь один дежурный офицер. От нечего делать он наблюдал в бинокль купавшихся в озере немок. По коридорам сонно слонялись без цели какие-то случайные солдаты, отупевшие от жары и выпивки. Вдруг к особняку подкатила кавалькада машин в сопровождении броневика. Из открытого джипа пружинисто выскочил маршал Жуков — восемьдесят килограммов тренированных мышц и нервов. Сгусток энергии. Идеальный, блестяще отлаженный механизм военной мысли! Тысячи безошибочных стратегических решений молниеносно циркулировали в его мозгу. Охват — захват! Окружение — разгром! Клещи — марш-бросок! 1,5 тысячи танков направо! 2 тысячи самолетов налево! Чтобы взять город надо «задействовать» 200 тысяч солдат! Он мог тотчас же назвать цифры наших потерь и потерь противника в любой предполагаемой операции. Он мог без сомнений и размышлений послать миллион-другой на смерть. Он был военачальником нового типа: гробил людей без числа, но почти всегда добивался победных результатов. Наши великие полководцы старого типа еще лучше умели гробить миллионы, однако не особенно думали о том, что из этого выйдет, так как просто не очень умели думать. Жуков полон энергии, он заряжен ею, как лейденская банка, словно электрические искры сыплются из него. Дежурный еще не успевает опомниться и встать, а маршал уже здесь:
— Кто такой?! Где командарррм? Быстрррро!!!
Поднимается беготня, зовут командарма, сонное царство начинает бестолково копошиться, словно разбуженное неожиданным выстрелом.
— Собрать военный совет!!! Доложить о боеспособности армии! Быстрррррро! Вашшшу мать!!! — отдает маршал эти и другие необходимые распоряжения.
— Ррррразболтались, даррррмоеды!!! Ррразмагнитились!!! Ррррасстрелять вас надо!!! Никто не хочет ррработать!!! Арррмия должна быть в боевой готовности!!! Кто сказал, что война кончилась?! Наш долг — освобождать Европу!!! Вперррред, на Паррррриж!!!
От маршала импульсами пошла в стороны мощная энергия. Зазвенели телефоны, забегали посыльные, заработали рации. Начальство, обретя подтянутый и энергичный вид, начало материть друг друга по инстанции: высшие низших, а те — своих подчиненных. Импульсы были мощные, со страшной силой колыхавшие все вокруг, но поразительно быстро затухали они, словно попав в вакуум. Армию просто невозможно было гальванизировать. В частях все разбрелись кто куда. Один спал, напившись. Другой ушел к немецким девкам — ловить триппер. Третий находился в санчасти, где лечил то, что уже поймал. Четвертый организовывал посылку домой, погрузившись в спекуляции, либо просто занимался воровством. Кто-то, чокнутый войной, тосковал об утраченных идеалах, изнывая от тоски. Кто-то от радости, что остался жив, пребывал в многомесячной пляске и пении. Попробуй собери их всех! Попробуй внуши им за два-три часа, что война, быть может, не кончилась!
Вперрред, на Парррррриж!!! Этого никто не понимал, и говорить на подобную тему с солдатом было все равно, что объяснять козлу историю искусства на китайском языке. Армия была как мешок с тестом, и что маршал ни делал, результата не получалось. Его решительные и образные выражения, словно удары кувалды, обрушивались на тренированные головы генералов, генералы взнуздывали полковников, но опять все, как тесто, расползалось в их руках. Маршал неистовствовал долго, но даже его железная воля, испытанная на полях сражений, не смогла ничего выковать из аморфной массы размагниченных войск. К вечеру он, наконец, сдался:
— Вашу мать!!! Поднять аррррмию по трррревоге!!! Шагом марш в Муррррманск!!! На Кольский полуострррров!!! В тундррррру!!! Ррррразболтались, сволочи, бездельники!!! Вашу мать!!!
Так сильная личность оказывается бессильной, если пробует идти против течения истории.
Этот правдивый эпизод рассказан мне бывшим холуем командарма 2-й ударной, генерала И. И. Федюнинского — бывшим старшиной В.
Позже я узнал, что маршал выполнял важное и нужное дело. Война кончилась, и следовало отправить в Россию часть войск из Германии. Но оставить надо было лучших. Как же узнать, какие полки наиболее боеспособны? Ведь почти все стали за войну орденоносными, гвардейскими, заслуженными. Кого же выбрать? И маршал занялся делом сам, не препоручая его подчиненным.
Книга воспоминаний Петера Надаса
1-я книга воспоминаний для меня … книга воспоминаний , мягкая обложка, 706 страниц … переведена с венгерского Иваном Сандерсом с Имре Гольдштейном … книги о пингвинах.«примечание автора» … Мой приятный долг заявить, что то, что я написал, не является моими собственными мемуарами. Я написал роман о воспоминаниях нескольких людей, разделенных временем, что-то наподобие романа Плутарха «Параллельные жизни, том. 1 … «
любопытно, в свете моего недавнего чтения, только что законченного,» Плавающая опера «…сюда входят оригинала Адама и unp
1-я из нада для меня … книга воспоминаний , мягкая обложка, 706 страниц … переведена с венгерского Иваном Сандерсом с Имре Гольдштейном … книги о пингвинах.«примечание автора» … Мой приятный долг заявить, что то, что я написал, не является моими собственными мемуарами. Я написал роман о воспоминаниях нескольких людей, разделенных временем, что-то наподобие романа Плутарха «Параллельные жизни, том. 1 … «
любопытно, в свете моего недавнего чтения, только что законченного,» Плавающая опера «…который включает оригинальную и не имеющую аналогов плавающую оперу Адама .
разделен на три части, главы названы отдельно …
цитата на белой странице: «но он говорил о храме тела своего …»
— Иоанна 2:21
часть i , первая глава, красота моей аномальной природы начинается:
последнее место, где я жил в Берлине, было у кухнертов, [там везде отсутствуют акцентные знаки] в Шоневайде, на втором этаже крытой виллы в диких лозах.
листья ползучих лоз уже краснели, и птицы клевали почерневшие ягоды; пришла осень.
неудивительно, что все это сейчас возвращается ко мне: прошло три года, три осени, и я знаю, что никогда не вернусь в Берлин, не было бы ни причин, ни к кому ехать; Вот почему я пишу, что это было последнее место, где я жил в Берлине, я просто знаю, что это было.
во всяком случае аромат. вперед и вверх.
обновление, 21 июл 13, воскресенье
как это проиндексировать… Глава за главой? так как это несколько повествований?
красота моей аномальной природы
глазу-рассказчик, 30 лет, вспоминающий прошлое, Берлин. время 1970-е — это из описания на обратной стороне — еще не читал.
содержание
часть i
1. красота моей аномальной природы
2. наша давняя послеобеденная прогулка
3. мягкий свет солнца
4. пришла телеграмма
5. сидение в руке бога
6 .медленно боль вернулась.
7. потеря сознания и возвращение его
8. наша дневная прогулка продолжилась
9. девушки
10. комната мельхиора под карнизом
часть II
11. антикварная фреска
12. трава росла над выжженными пятно
13. описание спектакля в театре
14. table d’hote [акцент на «о» … маленькая крыша]
часть iii
15. год похорон
16. в котором он рассказывает все о исповедь мельхиора
17. ночи тайного восторга
18.не более
19. побег
время, место, настройка сцены
* 1970-е … берлин … 30 лет после войны … так? 1975?
* 2-й этаж, квартира на вилле, на steffelbauerstrasse
schoneweide, «красивое пастбище»
* синагога на rykestrasse … восточный берлин
* дом мельхиора на worther platz
* угол dimitroffstrasse, табачный магазин
* дорожка вокруг muggelsee
* heilgendamm, «белый город на море» (больше деревня)
* niehhagen, соседний город
* gespensterwald, лес призраков
** ludwigsdorf…хильда и глаз посещали по субботам
** репетиционный зал
** комнаты глашатаев … вход в тот же … коридор … свет
** стоя перед зеркалом
** спальня матери, кровать
* * enbankment
** гостиничный номер
** лечение свежим воздухом в спа-центре
** прямая дорога, ведущая к вокзалу … от курорта
** поезд … соединяет старый город Бад-Доберан с Kuhlungsborn
* * терраса
** спортзал в школе
** санузел
** горничная
** прихода просторная гостиная
** комната мельхиора под карнизом
** оперный театр, новое производство фиделио
** машина…из одного театра в другой
* из части ii:
* моя квартира на weissenbugerstrasse, 5-й этаж
* конный фургон на worther platz
* у окна его квартиры
* лето в хайлигендамме
* улиточная ферма доктора Колера
* этот лес … поляна
* 1-я глава заканчивается со вторым лицом
2-я глава 2-й части:
* трамвай
* площадь Борарос … трамвай №6 … площадь Мошквы …. зубчатая железнодорожная станция … большая поляна
* холмы Буды
* огромная, хорошо охраняемая территория, на которой находилась резиденция матяса ракоши
* дорога адониша…лорант ул. ворота … улица фелхо … дом чузди … швабский холм
* дедушкина адвокатская контора на бульваре Терез
персонажей
лучшее, что я могу сделать … расшифровывать повествование по ходу … может быть ошибся в некоторых вопросах.
* глаз-рассказчик , мужчина, 30 лет, имя еще не указано … хотя, возможно, его фамилия thoenissen . почему надас не называет его имени? потому что это надас? или иным образом? глазу-рассказчик — писатель … в 5-й главе Хелен, невеста глазу-рассказчика 5-й главы называет его thomas …так? Томас Тёниссен? что делать бедному плотнику? я стараюсь.
* thea sandstuhl , театральная актриса
* arno sandstuhl , 50ish, муж теи, какой-то писатель-путешественник
kuhnerts … акцентные знаки, возможно, отсутствуют … не знаю, как их сделать, если я не могу вырезать / paste как в nádas.
* фрау (sieglinde?) Kuhnert … она работала суфлером в volkstheater … да, sieglinde kuhnert … опять же, в гл. 7
* доктор кухнерт, 50
* длинные тени евреев
мельхиор , мужчина, любовник повествователя и т. Д., Поэт
* дедушка мельхиора
* электрики
* Элен, мать мельхиора, названная в честь матери, умершей в роды
* пожилой джентльмен…и он привез с собой свою молодость … и этот персонаж кажется волшебным-реальным …
** наталья касаткина, старый друг
** хильде, наша горничная
** дама, которая была нашей соседкой , фраулейн вольгаст, терраса, поздно ночью … нора вольгаст, фройлейн вольгаст … она потеряла свою возлюбленную в войне 71 года против Франции. (?)
** dr kohler … spa
** theodor (thoenissen?) , отец глазу-рассказчика … да, в главе 8 зовется «theo».
** мать, скончалась, умерла, ушел… статуя ангела в чем-то похожая на ее могилу
** тайный советник чертов … внизу тоже … он друг детства отца глазу-рассказчика, они оба были в религиозном учреждении, описывается как спартанка, средневековая строгость
** жених, хелен? ее родители
** фрау itzenpiltz
** резчик по камню … для ангела … (разврат отца = в образе ангела …?)
*** глаз-рассказчик, молодой … не ясно, насколько молод , школьный возраст, этот глаз блондин, голубой
*** krisztian …другой мальчик / мужчина, на голову выше глаза
*** его мать
*** директор … как в, не сообщайте обо мне.
**** режиссер … рабочие сцены … энергичные статисты … гардеробы и осветительная бригада … чрезмерно увлеченный помощник режиссера
5-й и младше ** глаз-рассказчик … томас , по имени , названная так Хеленой
** домовладелица, фрау Хабнер, несчастная вдова
** юная леди, невеста, Хелен, которой еще нет 19 лет
** друг клаус diestenweg
** две нечесанные молодые девушки с бледными лицами , ф.внучка Хабнера и друг
** кучер … который привел Хелен
6-го и младше ** снова школьника? … глаз-рассказчик
** думает о нем, снова о нем … Кристиан? Я полагаю,
** моя младшая сестра … у которой заболевание … какая-то неспособность к обучению … невнятная, кроме улыбок и смеха
** бабушка
** рычание деда
** мать
** а отец
** гость … в постели матери … пять лет тюрьмы … мальчик / юноша узнает его, но читатель не знает, кто этот незнакомец
7-й и ниже ** глазу-рассказчик…. снова глава о набережной … из 4-й главы … повествователь действительно венгерский
** ночной портье, отель
** стучит полиция … дверь не открыта
** лангерганс … это директор сверху … репетиция
** хабхен … актер … красавчик … играет напротив песчаной штучки
8-е и ниже ** танцевальная группа в открытом вестибюле / спа
** райдеры .. .horses
** коляски … в спа-салоне
* мальчики и девочки с обручами … на прямой дороге
** господа
** генрих, принц мекленбург…в спа-центре
** младшие и более высокие принцессы
** служители
** тайный советник Фрик, Питер Ван Фрик, наверху тоже
** Эрос
** актриса … связанный с черным
** граф Столлберг. … описывается как приятель глаз-рассказчика, глава 8 … в хайлигендамме, мальчик на несколько лет старше глаза
9-й и младше **
** ее
** кирисциан
** настоящая Ливия ..
** внутри меня было несколько из нас, которые наблюдали за ней
** ее отец был уборщиком в школе, а также пьяным в соседней церкви
** кто-то сказал мне, что ее мать сказала, что она цыганка
** Сталин… его похороны
** szmodits … еще один мальчик … одноклассник / age of eye-narrtor
** prem … тот же
** kalman csuzdi … тот же
** венгерские фашисты
** hedi szan … другая девочка … ее … одноклассница / возраст
** майя прихода … та же
** ливия сулу
** горничная. .. maria stein
** несколько человек стоят
** посыльный, спешащий мимо
** заключенный в наручниках
** их горничная … szidonia
10 и ниже
** соседи
** старик умер на пропитанном мочой матрасе
** melchior & eye-рассказчик
** пулеметные солдаты
** стены
** друг
** hubchen…тея … фрау кухнерт
** шумная толпа театралов
** мертвец на фото … не отец Мельхиора
** его отец был французским жителем
** неизлечимо больных
** врачи … семейный врач
** пьер … друг Мельхиора … французский друг …?
** невидимое третье лицо
** часть ii и ниже:
«Исследование памяти в средневековой культуре» Мэри Каррутерс
Недавно один редактор издательства Cambridge University Press заметил, что книга Каррутерса «Книга памяти » является их самой продаваемой работой в их истории. После прочтения такого авторитетного исследования неудивительно, почему.Это поистине парадигматический образец науки, шедевр эрудиции и поистине оригинального анализа, который стоит рядом с такими работами, как « Источники самости» Тейлора . Есть некоторые книги, которые вы не можете отложить, потому что вы так взволнованы тем, что будет дальше, но в данном случае я не мог перестать ставить
Недавно один редактор Cambridge University Press заметил, что книга памяти Каррутерса их самая продаваемая работа в их истории.После прочтения такого авторитетного исследования неудивительно, почему.Это поистине парадигматический образец науки, шедевр эрудиции и поистине оригинального анализа, который стоит рядом с такими работами, как « Источники самости» Тейлора . Есть некоторые книги, которые вы не можете отложить, потому что вы так взволнованы, чтобы увидеть, что будет дальше, но в данном случае я не мог перестать отложить книгу и пойти в Google, потому что мне все еще хотелось исследовать эти свежие идеи и чтения. Керрутерс раскапывает все, куда она смотрит.Я никогда больше не смогу читать Августина или любого средневекового писателя одинаково.
Одно из основных утверждений этой работы состоит в том, что память не должна быть привязана к устной культуре (в отличие от письменной, грамотной культуры). Скорее, память составляла основу всех средневековых знаний. Тщательный анализ Каррутерсом первичных текстов и рукописей иллюстрирует когнитивные и педагогические методы, которые использовали средневековые мыслители, чтобы они могли не только запоминать огромный том книг, но и составлять все свои сочинения по памяти (вспомните Аквинского или Оккама).Уровень детализации Каррутерса в объяснении классической и средневековой мнемотехники поистине завораживает.
(Одна из моих исследовательских перерывов заключалась в посещении веб-сайта Art of Memory, чтобы увидеть, как современный мнемопраксис сочетается со средневековьем. Поистине удивительно, как многие методы и стратегии, преподаваемые на их форумах, были разработаны уже столько столетий назад. Более того, некоторые теоретические дискуссии на форуме (которые опираются на нейробиологию, психологию и т. Д.) Уже давным-давно получили ответы и разрешили через средневековое понимание памяти.И это только то, что я мог узнать из-за осторожных объяснений Каррутерса.)
Это исследование лежит на стыке многих научных областей. Он способствует изучению средневековья, когнитивной психологии, истории эмоций, истории книги, мнемотехнике, средневековой этике, истории образования, истории науки и университетов и истории антропологии. Она даже вкратце касается того, как средневековая мысль могла очень легко растворить современные споры об объективности и деконструктивизме через научную / литературную традицию.
Хотя (в отличие от многих моих сверстников) я не очень высоко оцениваю средневековый период, эта книга убедила меня в том, насколько они правы с точки зрения создания красивой системы обучения читателей как с технической, так и с моральной точки зрения. как их мемориальные резервы могли породить такие невероятные научные достижения. Цифровая стипендия меркнет по сравнению.
.Как создавать и запоминать счастливые моменты, Мейк Викинг
В чем на самом деле секрет счастья? Прекрасные воспоминания! Мейк Викинг — исследователь счастья и автор бестселлеров New York Times Маленькая книга Хюгге и Маленькая книга Ликке — показывает нам, как создавать воспоминания, которые делают жизнь приятной в этой очаровательной книге.Вы помните свой первый поцелуй? В день выпуска? Ваш любимый отпуск? Или лучшая еда, которую вы когда-либо ели?
Memorie
В чем на самом деле секрет счастья? Прекрасные воспоминания! Мейк Викинг — исследователь счастья и автор бестселлеров New York Times Маленькая книга Хюгге и Маленькая книга Ликке — показывает нам, как создавать воспоминания, которые делают жизнь приятной в этой очаровательной книге.Вы помните свой первый поцелуй? В день выпуска? Ваш любимый отпуск? Или лучшая еда, которую вы когда-либо ели?
Воспоминания — краеугольный камень нашей идентичности, определяющий, кто мы есть, как мы действуем и как мы себя чувствуем. В своей работе в качестве исследователя счастья Мейк Викинг узнал, что люди счастливее, если они придерживаются положительного, ностальгического взгляда на прошлое. Но как нам создать и сохранить воспоминания, которые приносят нам непреходящую радость?
Искусство создания воспоминаний исследует, как мысленные образы создаются, сохраняются и вспоминаются в нашем мозгу, а также «искусство отпускать» — почему мы склонны забывать определенные моменты, чтобы освободить место для более глубоких и значимых ед.Мейк использует данные, интервью, глобальные опросы и эксперименты из реальной жизни, чтобы объяснить нюансы ностальгии и различные способы, которыми мы формируем воспоминания вокруг наших переживаний и вспоминаем их, показывая силу, которую «первый раз» оказывает на наши воспоминания, и почему музыкальное произведение, запах или вкус могут неожиданно вызвать в воображении момент из прошлого. В конечном итоге Мейк показывает, как каждый из нас может создать теплые воспоминания, которые останутся с нами на долгие годы.
Сочетание его фирменного обаяния со скандинавской прямотой, наполненное инфографикой, иллюстрациями и фотографиями, а также «Советы по счастливой памяти», Искусство создания воспоминаний — это вдохновляющая медитация и практическое руководство, наполненное идеями, которые помогут нам создать воспоминания которые будут приносить нам радость на протяжении всей нашей жизни.
.Книг памяти и шаблоны альбомов памяти в Интернете
Мы стремимся помочь вам создавать книги памяти, которые прослужат вам всю жизнь. Создавать собственные фотокниги — от камеры до компьютера — очень просто!
- Сделайте онлайн-альбом для вырезок в одно мгновение. Выберите шаблон, загрузите фотографии в цифровом виде, и мы сделаем всю работу за вас.
- Выбирайте из нашей растущей библиотеки наклеек и фонов. Вы можете выбрать стикеры и фон, которые сделают вашу книгу особенной.Вы даже можете загрузить свои собственные дизайны, если хотите!
- Распечатайте свою красивую книгу, не нарушая при этом денег. Наши фотокниги напечатаны на качественной архивной шелковой 100-фунтовой бумаге с полной фотопленкой. Используемая нами бумага не содержит кислоты и не содержит лигнина, поэтому страницы вашего альбома со временем не пожелтеют. Дизайн вашего альбома для вырезок будет ярким и долговечным!
Взгляните на наши фотокниги «Годовой обзор».
Как быстро проходят дни каждый год. Это мнение разделяют во всем мире люди разного возраста.Завтра всегда кажется на горизонте, но правда в том, что завтра уже начинает исчезать вместе с особыми моментами, которые он имел, когда наступает сегодня. Скорее всего, некоторые из ваших самых заветных воспоминаний уже были записаны в цифровой форме и преобразованы в фотокарточки, чтобы сохранить эти драгоценные моменты, или они были преобразованы в свадебные гостевые книги, чтобы запомнить ваш особый случай. Почему бы не сохранить каждый уникальный момент в книге памяти, которая может передаваться из поколения в поколение? У вас даже может быть несколько черно-белых фотографий ваших бабушек и дедушек, которые вы можете включить в персонализированный шаблон книги воспоминаний, который фиксирует немного семейной истории вместе с оттенком текущей жизни.
Сегодня так просто сделать книгу воспоминаний. Время, которое вы потратите на это, будет потрачено не зря, поскольку вы обязательно получите удовольствие, оглядываясь назад, просматривая свою недавно созданную коллекцию фотографий и подписей. Наши онлайн-шаблоны для вырезок и простой в использовании редактор предлагают интуитивно понятный интерфейс, который упрощает ваше путешествие по творческому процессу. Перед тем, как начать свой проект, подумайте, хотите ли вы начать с пустой страницы или воспользоваться одной из тем Mixbook для небольшого руководства по созданию вашего проекта.Вы можете легко импортировать свои фотографии, добавлять уникальные эффекты с помощью полностью редактируемых шаблонов, редактировать окончательный проект и создавать высококачественные книги памяти, дающие привлекательные результаты, которые сверкают красотой. Премиальная отделка, индивидуальные штрихи и качественная бумага сочетаются друг с другом, чтобы создать индивидуальную книгу памяти, отражающую любовь и историю, окружающие вашу семью.
Самая большая разница между традиционными альбомами для вырезок и цифровыми в том, что сегодняшние проекты реализуются онлайн.Альбомы для вырезок в профессиональном переплете по-прежнему в моде, в то время как смешанные материалы и сплит-обложки становятся все более популярными. Передняя и задняя части больше не идентичны по цвету или материалу, что позволяет реализовать художественное творчество на высшем уровне. Интернет-скрапбукинг стал популярным способом показать людям, которых вы любите и цените, свою заботу. Размер, тема и специальные эффекты создадут визуальное впечатление в вашем творении, но именно любовь, которую вы вкладываете в свой проект, обеспечивает его трогательный эффект для получателей подарков.Публикация фотографий в персонализированном онлайн-проекте скрапбукинга — прекрасный способ показать тем, кого вы любите, свою заботу. Вы можете создавать альбомы меньшего размера, чтобы похвастаться бабушками и дедушками, подарив им много счастливых моментов в будущем. Вы также можете выбрать один из популярных размеров 8×11 для создания ежегодника, спортивной книги, гостевой книги на свадьбу или памятного подарка на пенсию.
«Я использовал Mixbook много раз за последние десять лет. Это, безусловно, лучший инструмент для создания фотоальбома.Он имеет лучшие инструменты, лучшую графику, лучшее обслуживание клиентов и дает вам максимальную гибкость с точки зрения содержания. Это потрясающе! »- Марта
« Мне нравится, как легко редактировать в Mixbook, даже если вы выберете тему, вы не ограничены шрифтами и стилями в этой теме. Я делала фотокнигу для своей семьи каждый год в течение последних 6 лет и всегда очень довольна их результатом »- Эмили
« Я прекрасно провела время, собирая свою книгу и выбирая разные фоны для страниц. .Я почувствовал, что моя книга получилась великолепной! Это были отличные подарки для моих внуков »- Рейни
.